В этом обзоре речь пойдет о различных формах девиантного досуга молодежи первых десятилетий советской власти. О том, что в то далекое время называлось в народе очень обтекаемо — «хулиганство». Первый советский Уголовный кодекс 1922 г. определял хулиганство как «озорное бездельное, сопряженное с явным проявлением неуважения к отдельным гражданам и обществу в целом, действие». Правда, не редко «озорство» имело тяжелые последствия.
Ввиду расплывчатости определения, под действия, «демонстрирующие неуважение к обществу», попадали самые разные правонарушения. Битьё уличных фонарей (традиционное хулиганское развлечение еще с дореволюционных времен), кулачные бои и драки; нецензурная брань, шум, крики, включая исполнение непристойных песен и частушек; отправление естественных надобностей в недозволенных местах, а также разные виды приставания к мирным гражданам: «разорвание пиджака», «облитие пальто нечистотами», «пачканье сажей» и другие «озорные» действия. Самыми частыми правонарушениями согласно оперативным сводкам были (по убыванию) «безмотивные» избиения прохожих, дебоши в пьяном виде; ругань и сопротивление сотрудникам милиции. Очень распространено было сексуальное насилие (особенно в группе), поскольку в 20-е годы хулиган из рабочей среды был «весьма распущен в половом отношении» и часто своим насилием «поганил раскрепощенную женщину».
Основной ареной хулиганов была улица, но не только. Инциденты случались практически во всех публичных местах: в рабочих клубах, кинотеатрах и театрах, в ресторанах и пивных, в санаториях и домах отдыха. Из газетных сообщений: «Молодой человек Николай З. (18 лет) с шестью рабочими подростками заводов ворвался в рабочий клуб, буйствовал, бросал кирпичами, ругался, избивал пионеров и служащих». Или «во время спектакля шайка ворвалась в зал, учиняя здесь драки и терроризируя посетителей клуба; это проходило систематически и организованно» — это в Туле. В Сталинграде тоже был случай: девушки пришли в клуб завода «Баррикады», зашли в уборную, а хулиганы их заперли, привалились к дверям и держали там более часа, «пока секретарь ячейки ВКП(б) не обратил на это внимание и усилиями партийцев не освободили девушек». На промыслах Астраханского центросоюза три хулигана приходили в женские казармы, «гонялись за женщинами и избивали их». Возле Ростова группа хулиганов ворвалась в дом отдыха, стала дебоширить и избивать отдыхающих. Та же ситуация в столице:
«На окраинах Москвы хулиганы обнаглели. С семи часов вечера, когда рабочая часть населения выходит отдохнуть на улицу и в скверы, её встречает матерщина. Хулиганы выдумали играть в футбол дохлыми кошками и ради шутки бросают этот „мяч“ в публику, предпочтительно в женщин...Горе тому, кто пытается унять хулиганов: он может легко познакомиться с финским ножом… В районе Черкизова по вечерам можно наблюдать цепь хулиганов, расставленную по всем правилам искусства. Эта цепь занимается тем, что задерживает почему-либо не понравившихся хулиганам» .
«Я опять, милашка, пьяный,
Начинаю баловать,
Из кармана финский ножик
Начинаю доставать…»
Кто же были эти асоциальные элементы? Согласно данным Наркомата внутренних дел хулиганствовала в основном рабочая молодежь в возрасте от 18 до 25 лет, «главным образом на почве социальной распущенности, выражающейся в грубой примитивности интересов, в отсутствии культурных запросов и социальной установки, в крайне низком образовательном уровне». Комсомольцы среди них тоже были. В списке правонарушений, совершавшихся несовершеннолетними, хулиганство также занимало одну из основных позиций.
Действовали хулиганы, как правило, группой, часто хорошо организованной. Не смотря на усилия правоохранительных органов, партии и комсомола, число правонарушений росло, а тяжесть их усугублялась. Например, в Казани хулиганы закидали палками и камнями самолёт и пилота Авиахима и сорвали агитационный полёт; в Новосибирске разогнали комсомольскую демонстрацию; в Пензенской губернии устроили рельсовую войну — разбирали по-тихому ж/д полотно и подкладывали на пути проходивших поездов шпалы (в Пензе и Рузаевке). В Пензе аварии удавалось предотвращать (там вовремя обнаруживали подставу), а вот в Рузаевке хулиганы пустили под откос три поезда, причем были и погибшие, и раненые. В той же Пензе с сентября по декабрь 1925 г. многие жители не могли вовремя попасть на работу, так как хулиганы периодически разливали по ночам на улицах экскременты из ассенизационного обоза. В целом, к началу 1926 г. ситуация с молодежным хулиганством начала представлять реальную общественную угрозу практически во всех городах промышленных губерний.
Причин тому было несколько. Оставим в стороне объективные экономические трудности переходного периода, время действительно было тяжелое. И повсеместное пьянство (наступил НЭП, и к 1925 г. сухой закон, действовавший во времена военного коммунизма, был окончательно отменен). Но за определенные упущения была в ответе власть. Во-первых, к хулиганству не относились с должной серьезностью: оно считалось пережитком старого, дореволюционного быта, «язвой, выросшей на почве плохих бытовых условий» . Соответственно, по мере построения социализма, успехов культурной революции и улучшения жизни в целом, хулиганство должно было изжить само себя. Что касается судебной практики, то поскольку в первом советском УК имелось много пробелов, разные мелкие преступления и проступки, не имеющие определения в кодексе, часто квалифицировались как хулиганство. Или, когда за реальное правонарушение, но не повлекшее серьезных последствий, кодексом предусматривалось слишком суровое наказание, то, исходя из «пролетарского происхождения», нарушителю назначалось самое незначительное наказание по хулиганской статье 176 (порой даже при покушении на убийство, а оружия тогда на руках было достаточно, назначался незначительный тюремный срок). Справочно сообщаем, что по ст. 176 УК 1922 г. хулиганство каралось принудительными работами или лишением свободы на срок до одного года. В 1924 г., чтобы снизить нагрузку на суды, в составе хулиганства были выделены две формы: легкие проступки рассматривались в административном порядке (принудительные работы до одного месяца или штраф до 50 рублей); более серьезные карались лишением свободы до трех месяцев. Учитывая такое незначительное наказание, сами потерпевшие не спешили с заявлениями в милицию, опасаясь мести вернувшегося после короткой отсидки хулигана.
«Сорок восемь протоколов
Все составлены на меня,
Мне милиция знакома,
Не боюся ни черта.
Ребятишки, режьте, бейте,
Нонче легкие суда:
Семерых зарезал я —
Отсидел четыре дня».
Власть делала главный упор в борьбе с хулиганством на организацию правильного культурного досуга. На всех совещаниях всех уровней, включая Наркомат внутренних дел, Наркомпрос, партию и комсомол, постоянно говорилось, что одних репрессивных мер недостаточно. Следует уделять больше внимания воспитанию, повсеместно бороться с «духом казенщины и шаблона в культурной работе» и всеми доступными методами стараться увлечь молодежь позитивными видами досуга: физкультурой и спортом, кружками и экскурсиями, лекциями, концертами, кинопросмотрами, даже порицаемыми и обвинёнными в буржуазности танцами (все лучше, чем хулиганство), «приняв меры к приданию этим увеселениям соответствующего воспитательного характера». Но культурная революция пробуксовывала и на ситуацию влияла не сильно (участились нападения на представителей правоохранительных органов, в ряде городов милиционеры сами опасались в ночное время патрулировать опасные районы).
«Хулиган — герой улицы… Ее хозяин. Улица — арена его геройств, подвигов и славы. И, выйдя вечером на улицу, он чувствует себя свободно — он у себя дома и, в зависимости от настроения, улица становится более или менее проходима для граждан».
Хулиганство становилось угрозой не просто общественному порядку, но престижу государства, который во многом зависит от того, насколько эффективно оно может бороться с преступностью, защищая закон и граждан. Пришло время для принятия более радикальных решений (хотя культуру тоже никто не отменял).
Началом нового, жесткого этапа в борьбе с различными проявлениями асоциального поведения советских граждан стало «чубаровское» дело (по месту совершения — Чубарову переулку в Ленинграде).
Подробно о нем и других преступлениях молодежи — «от контрреволюционных преступлений густопсовых белогвардейцев до преступлений рабочей и крестьянской молодежи, оторвавшейся от своей среды, работы, общественной жизни и основного ядра — комсомола» — в книге
Ленинград. Лиговка, Чубаров переулок. До революции здесь располагались публичные дома, кабаки, подозрительные притоны. После революции дома терпимости закрыли, переулок затих, но только днем. Ночью там по-прежнему шло тёмное веселье: насиловали женщин, избивали «фраеров» и случайных прохожих. Любимым местом для этих развлечений был сад Сан-Галли (по дореволюционному названию завода; в 1926 г. —завод «Кооператор»). Не редко по ночам из-за ограды слышались крики очередных жертв лиговских хулиганов. Эти «маленькие» случаи повторялись часто, пока наконец не вылились в одно большое событие, которое прогремело на всю страну.
«21 августа 1926 года работница пуговичной фабрики Любовь Б-ва проходила по Чубарову переулку… На углу Предтеченской на нее напали трое неизвестных Б-вой хулиганов, которые схватили ее за руки и за плечи… К нападавшим присоединилась большая группа неизвестных Б-вой людей. В руках у некоторых нападавших были ножи и кинжалы… Толпа, схватив Б-ву, подошла к пролому ограды сада б. Сан-Галли. Ее заставили пролезть в сад… Затем толпа нападавших принялась поочередно насиловать Б-ву. Насилование продолжалось 4–5 часов… Насиловавшие истязали Б-ву и всячески над ней издевались». После Б-ву вывели за ограду сада. Двое хулиганов остались ее сторожить, чтобы она не пожаловалась в милицию…Ей помог случайный прохожий Нелюбшис...Он опустил руку в карман, сжав коробок спичек, но сделав вид, что это револьвер, и помог жертве насилия дойти до ближайшего милиционера и заявить о случившемся. По показаниям потерпевшей, насильников было не менее 30 человек. Большинство из них было арестовано».
В общем-то дела могло и не быть. Участники были уверены, что Люба в милицию не пойдет. Возможно потому что преступление не было исключительным для этих мест. И обычно жертвы, запуганные насильниками, предпочитали промолчать. Люба не побоялась. Информация о преступлении сразу попала в газеты. Равнодушным не остался никто. Граждане (особенно ленинградцы) писали коллективные письма с требованием применить к фигурантам самые суровые меры: «Хулиганов — каленым железом», «Только высшая мера наказания может быть для этих преступников-бандитов!», «суровыми мерами вырвем из нашего Красного Ленинграда гнездо зверей-хулиганов» и т.п. Рабочие коллективы собрали больше 50 тыс. подписей под резолюцией требовавшей смертной казни для насильников.
Лиговские соратники хулиганов перед процессом тоже провели большую работу, подготавливая общественное мнение. Распространяли о девушке разные клеветнические измышления (никакая не рабфаковка, а проститутка, «пошла по добровольному соглашению», за деньги; всех перезаражала венерической болезнью). Оказывали давление на свидетелей, принуждая их к даче ложных показаний, чтобы обеспечить алиби преступникам. Угрожали даже самой потерпевшей.
Процесс был показательный и носил ярко выраженную политическую окраску: «Значение этого процесса в том, что ребром поставлен вопрос: кто поведет за собой нашу молодежь — Павел Кочергин (тот, кто первым пристал к Любе) и его товарищи или советская общественность, союзы, комсомол».
Суд над «чубаровцами» начался 24 декабря 1926 года. На скамье подсудимых оказалось 22 человека (еще четверо присоединились к ним в процессе, за дачу заведомо ложных показаний).
Поначалу подсудимые не слишком волновались. За изнасилование больших сроков не давали (согласно статистике этого периода, каждый восьмой обвиняемый получал условный срок, а вообще обвиняемым по ст. 169 УК 1922 г. максимально давали три года; в случае, если изнасилование имело своим последствием самоубийство потерпевшего лица, — 5 лет). Но в данном случае все было иначе.
За месяц до начала процесса Наркомат юстиции разослал циркуляр, в котором указывалось, что групповое изнасилование (хулиганское нападение, совершаемое бандитским скопом по предварительному соглашению), следует квалифицировать как разбойное нападение. На суде общественный обвинитель М. Рафаил обосновал это так:
«Нападение чубаровцев на работницу было правильно понято как нападение на рабочую семью, на жизнь рабочего района, на советский правопорядок, на свободную женщину пролетарского государства, на устои советского общества» .
Статья 10 действующего УК, в которой говорилось, что «в случае отсутствия в уголовном кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений, наказания или меры социальной защиты применяются согласно статей УК, предусматривающих наиболее сходные по важности и роду преступления» , позволяла переквалифицировать обвинение. Судили их по статье 76 (организация или участие в бандах, вооружённых шайках и организуемых бандами разбойных нападениях, ограблениях и налётах на советские и частные учреждения и отдельных граждан), которая в числе прочих мер социальной защиты, предусматривала высшую меру — расстрел.
Не надо думать, что если суд был показательный, то проходил с нарушением процессуальных норм: у обвиняемых был защитник — очень известный ещё с дореволюционных времен адвокат А.В. Бобрищев-Пушкин. Всем подсудимым дали возможность высказаться. А также свидетелям со стороны защиты, пытавшихся оговорить потерпевшую и поддержать обвиняемых, которые вины не признали и упорно придерживались версии, что никакого насилия не было. Люба была проституткой, с которой «столковались за деньги». Вот фрагмент из выступления Константина Кочергина, комсорга завода «Кооператор», бывшего краснофлотца, передовика производства и по совместительству брата главного обвиняемого:
«Здесь ораторы кричали, что вот мол, сорок хулиганов и бандитов, сорок зверей. Товарищи, наш завод всех этих зверей знает. Можно ли в самом деле их так назвать? Требовать их расстрела? Это демагогия! Расстреливать надо растратчиков…Наш завод хорошо знает всех задержанных. Кто работал с ними в цехах, скажите — это звери? Какой же он зверь, он обыкновенный парень» .
Кстати, он стал одним из четверых свидетелей, которые были привлечены к суду за дачу заведомо ложных показаний. А версия о том, что потерпевшая занималась проституцией, была решительно опровергнута свидетелями обвинения и заключениями экспертов. Хотя, как указал общественный обвинитель, большого значения это не имело:
«Буржуазные законы карают во имя семьи и устоев буржуазного режима… советское правосудие карает, чтобы охранить женщину, гражданина и человека, будь то Любовь Б-ва, будь то проститутка… И если мы это здесь говорим, то не из желания отяготить именно этим участь подсудимых, именно ссылкой на то, что Б-ва женщина-работница, что она женщина, которая стремилась к тому, чтобы получить образование и стать квалифицированной полезной гражданкой Советской Республики. Нет, товарищи судьи, я считаю нужным подчеркнуть, что если бы на месте Б-вой, которая вызвала всеобщие симпатии, нашла глубочайший отклик и у сидящих на скамье защиты, была бы загнанная, измызганная проститутка, то в наших глазах социальная опасность этого деяния, как такового, ни на минуту не уменьшилась бы, ибо прежде всего здесь — игнорирование советского правопорядка» .
Сама Люба тоже дала показания. Вела себя при этом достойно и сдержанно.
28 декабря 1926 года Ленинградский губернский суд вынес приговор. Семь человек во главе с Павлом Кочергиным, инициатором преступления, были приговорены к высшей мере наказания (позже двоим расстрел заменили на 10 лет изоляции). Остальные получили разные сроки тюремного заключения — от года до 10 лет и отправились на Соловки. Двое были оправданы.
«Приговор суда строг потому, что нужно было положить конец безобразиям, половой распущенности и хулиганству… Приговор суда — удар по всем безобразиям и хулиганствам, которые имеются среди отдельных групп рабочей молодежи. Приговор суда является грозным предостережением для всех и всяких хулиганствующих элементов» .
В книге нет фотографий чубаровцев. Но есть в январском номере журнала «Смена» №1 за 1927 год (стр. 11):
Вот эти люди. Криминологический кабинет Ленинградского губсуда провел анкетное исследование 25 человек, привлеченных по делу: 12 — в возрасте от 21 до 24 лет; 5 — от 19 до 20. По национальности, кроме одного поляка, все русские, родом из деревни один, остальные — коренные ленинградцы. Все трудящиеся (24 — рабочие, 1 — служащий). Только трое не имели определенной специальности и работали в качестве чернорабочих, 12 — квалифицированные слесари. Заработок по меркам того времени тоже был в основном достойным — от 51 до 100 руб. у 11 человек; более 101 руб. у семерых. Пятеро женаты, но дети были только у одного. Основная масса жила в семьях. У более чем половины были живы родители, у восьми — только мать. 18 человек сообщили, что материальное положение семьи в детстве было достаточным. А вот с культурным уровнем родителей было хуже: оба родителя грамотными были только у 9 человек, только отец — у 15. Что касается самих обвиняемых, то 14 человек обучалось в школе 3–4 года, 9 человек 5–7 лет. Клубы посещали 19 человек, кино — 24, предпочитая «трюковые» и исторические фильмы. В детстве 19 человек проводили основное время на улице и во дворе. Проводившие обследование обратили внимание на то, что семеро преступников имели на теле татуировки, что связали с дурными примерами, почерпнутыми в детстве на улице. Более двух третей подвергалось в детстве телесным наказаниям. 15 человек из 25 были беспартийными; 2 — кандидаты в члены ВКП(б), 8 — комсомольцы.
11 человек сообщили, что первое половое сношение имели с проституткой; 17 начали потреблять алкоголь в возрасте 18–20 лет, пятеро в 15–17 лет. Оценили свое состояние в нетрезвом виде как спокойное 19 человек (что вряд ли было правдой, учитывая содеянное). Ранее судимые шесть человек (двое за хулиганство). При этом, на вопрос «Что такое хулиганство?», были получены следующие ответы: «хулиган не удержит самого себя», «хулиган хуже вора — всем наносит вред», «хулиганство — неуважение к обществу», «сейчас всякий может быть хулиганом — всякий пьяный может толкнуть», «выбить стекло — хулиганство», «наше дело тоже хулиганство», «хулиганить — приставать ко всем», «ломать, драться, ни за что ударить». На вопрос о лучшем способе борьбы с хулиганством 22 назвали тюрьму, и только трое сказали, что «хулиганов надо просвещать» .
Вернемся к фото. Отмечены трое: на заднем плане — Павел Кочергин, организатор насилия; вины не признал, утверждал, что «столковался с потерпевшей за деньги»; номер 2 — Мишка Осипов, который «вместе с Кочергиным девку поймал» , а потом, ради смеха, начал с кепкой обходить желающих присоединиться и собирать по 20 копеек «за удовольствие» . И номер 3, Наумец (имя не указано) по кличке «Клоп». Это он оповестил всех, позвал в сад «на дело» и сам принял участие в развлечении. Ему 17 лет, самый младший. Кстати, самому старшему обвиняемому (на фото не указан) было чуть за 50, тоже рабочий завода «Кооператор». Шел домой, увидел толпу, подошел, посмотрел и решил вспомнить молодость. Ветерана, из уважения, пропустили без очереди.
Народ принял приговор с удовлетворением. Лиговка по началу не смирилась, как писала «Ленинградская правда», «Чубаров переулок ощетинивается железной солидарностью своих хулиганов» , что еще раз подтверждает, что поход на хулиганство был предпринят оправданно. Оставшиеся на воле единомышленники чубаровцев в начале 1927 г. организовали «Союз советских хулиганов» во главе с классово чуждым Дубининым — бывшим белогвардейцем, а ныне бандитом, и начали мстить. Они нападали на милиционеров, избивали прохожих, совершили несколько изнасилований и наконец подожгли завод «Кооператор» и склады Октябрьской железной дороги. Но власть не дрогнула и обратного хода не дала. Бандитов быстро переловили. Дубинина расстреляли, остальные отправились в след за чубаровцами в лагеря. Кампания по борьбе с хулиганством продолжилась; и не только в Ленинграде, где к концу 1927 года большинство крупных групп было ликвидировано. По всей стране прокатилась целая волна «чубаровских» процессов.
«Наша молодежь, а особенно комсомол, должны объявить форменный поход против чубаровщины, против хулиганства и хулиганствующих, против маленьких мещанских пошляков, прикрывающих половую распущенность революционными фразами, против гаденьких гнусавеньких пропойц, против пивного времяпрепровождения, против полового азарта, против удальства ночных попоек и лиговских „мучеников“» .
Чубаровское дело показало, как легко можно от хулиганства, бездумного «озорства» соскользнуть в бандитизм и стать врагом советского общества. Как культурная отсталость и оскорбительное поведение по отношению к людям — «товарищам и в особенности девушкам» — может привести к самым тяжелым последствиям. А также послужило недвусмысленным сигналом о свёртывании советской сексуальной революции, поскольку тотальная вседозволенность при отсутствии реального гендерного равенства привела совсем не к тому результату.
Вторым показательным процессом этого периода стало уголовное дело братьев Кореньковых. Уголовное, потому что братья Кореньковы и примкнувший к ним Смирнов ограбили кассу московской горной академии, убив жену кассира, а его самого тяжело ранив. Но пафос кореньковского дела был в другом. Незадолго до ограбления старший Кореньков, студент этой же академии — комсомолец, кандидат ВКП(б), постоянными унижениями, оскорблениями и побоями довел до самоубийства свою жену, тоже студентку академии, комсомолку Риву Давидсон. И это сошло ему с рук. Подробно о «кореньковщине» здесь:
Целых три статьи. Первая — известного советского публициста Льва Сосновского «Дело Коренькова» (стр. 132).
«Начинается все с маленького. С неуважения к правам и достоинству личности. Какая беда, что фартовый парень пролетарского происхождения позволяет себе лапать девушку, которая не хочет этого допустить, ведь это мещанство — протестовать против „чисто товарищеского“ шутливого лапанья… Потом с чисто „товарищеской“ простотой доводят девушку до одного аборта, второго, третьего. Потом одновременно доводят до абортов вторую, скрывая от неё связь с первой. Потом с чисто „товарищеской“ откровенностью бахвалятся перед первой своими амурными похождениями. Потом выживают ее из комнаты, чтобы подготовить место третьей. Потом оставляют на видном месте револьвер с патронами…».
Рива Давидсон застрелилась. Расследования никто не проводил. Соседи по общежитию вмешиваться не захотели, устранились, приняв на веру версию самоубийства. Партколлегия, на которой рассматривалось дело коммуниста Коренькова, отнеслась к нему снисходительно: из партии не исключили, ограничились строгим выговором с предупреждением за некоммунистическое поведение и сняли с учебы, направив Коренькова на производство. И вот — ограбление и убийство. Возмущение студентов горной академии, тех самых, что закрывали глаза на трагедию Ривы Давидсон было велико. Они требовали сурового наказания в «отношении субъектов, осмелившихся загрязнить звание пролетарского студента». Но дело Коренькова, пишет Сосновский, не должно быть исчерпано только судебным приговором, гораздо важнее, чтобы советская общественность «беспощадно осудила „кореньковщину“ в среде нашей молодежи и не только молодежи». Это одна из первых статей о преступлении (была опубликована ещё до начала судебного разбирательства).
Следующие две статьи — Софьи Смидович, бессменного «модератора» комсомольской дискуссии по половому вопросу в журналах «Смена» и «Молодая гвардия». Первая «О кореньковщине» (стр. 132). Смидович, как и Сосновский усматривает прямую связь между отношением Коренькова к женщине, «моральным убийцей которой он сделался, благодаря циничному, грубому, издевательскому подходу к ней» и бандитизмом: «Поведение Коренькова, сознательно толкавшее Давидсон к самоубийству, с другой стороны — убийство и ограбление тем же Кореньковым с целью получения денег для поездки в Крым — это две стороны одного и того же опасного общественного явления, на борьбу с которым следует обратить серьезнейшее внимание».
Статья очень длинная, подробнее, чем тут, нигде ничего не найти (многое почерпнуто из материалов дела и бесед со студентами и студентками, близко знавшими всех участников этой печальной истории). К сожалению, эпизод с самоубийством Ривы Давидсон в настоящем процессе не рассматривался, но зато получил широкий общественный резонанс. По мотивам этой дважды криминальной истории была написана пьеса «Ржавчина» (авторы В. Киршон, А. Успенский), которая не только с успехом шла во многих советских театрах, но была поставлена на Бродвее (1929 г.), под названием «Красная ржавчина». И тоже имела успех.
Вторая статья посвящена Риве (стр. 140), «О давидсоновщине».
«Мы не придерживаемся латинской мудрости („о мертвых или хорошо, или ничего“) и о мертвых говорим не только хорошо, но и плохо, если того требуют интересы нашей революции или одного, хотя бы и самого небольшого, ее фронта».
Смидович расценивает самоубийство комсомолки Ривы, как дезертирство «с фронта борьбы за культуру, науку, за лучшее будущее» . Под «давидсоновщиной» автор понимает женскую слабость, «то вечно женственное» , что воспевалось когда-то поэтами, и что советскими людьми расценивается, как «неизбежное последствие векового рабства женщины в результате исторических условий, которые будут окончательно устранены только при коммунизме» . В общем не стоит слишком много времени уделять личным переживаниям. Любовь, любовью, но надо и самой гордость иметь, не отрываться от коллектива, уйти в работу и заняться решением задач социалистического строительства, которые ставит перед молодежью партия:
«Новый тип женщины выковывается на наших социалистических фабриках и заводах. Там можно наблюдать, правда, медленный, но многообещающий рост женщин будущего, красоты которой не имеют ничего общего с вечно женственной красотой, воспетой поэтами старого времени…Рост нашей промышленности и нашей общественности дает полную уверенность в том, что недалеко уже то время, когда давидсоновщина отойдет в область прошлого» .
А здесь небольшой репортаж с процесса о бандитском налете на кассу горной академии «Братья Кореньковы» (стр. 15-16). Опубликован в журнале «Смена» №2 за январь 1927 г.
Несмотря на то, что ограбление в горной академии произошло несколько раньше чубаровского нападения на рабфаковку Любу Б-ву, судили и тех, и других в декабре 1926 г. Главный молодежный журнал отразил эти знаковые события на своих страницах. В январских номерах 1927 г., по горячим следам.
Очень живой репортаж, фотографий, правда, нет, но зато есть рисунки: подсудимые, председатель суда (как в американских судах, зарисовки с некоторой детализацией происходящего). Приговор был суров: Константина Коренькова, как организатора, приговорили к высшей мере, остальным дали по 10 лет заключения. Но затем приговор смягчили, и Кореньков тоже получил 10 лет.
В нашей ЭБ есть еще интересная статья уже знакомого нам Л. Сосновского в журнале «Огонек» №27 за 1930 год. О проявлениях «кореньковщины» в молодежном быту. Тут нет ни самоубийств, ни другого криминала, но выглядит эта история не менее противно.
Два этих процесса и другие подобные достаточно долго будоражили общество. В 1930 году был даже снят агитационный фильм «Суд должен продолжаться (Парад добродетели)» режиссера Е. Дзиган. Фильм не лишен художественных достоинств, хоть и агитационный. В его сюжете сплелись оба дела: и «чубаровское», и «кореньковское». Фильм в есть интернете в открытом доступе (на портале «Культура.РФ»). Если интересно, можно посмотреть.
